Самокритичность и самоотрицание, столь обескураживающие вначале, подобны отвердевшему верхнему слою целины, который трудно пропахать; но когда он достаточно увлажнен, вспахан и смешан с небольшой добавкой удобрения, он становится почвой, которая дает высокий урожай. Мы учимся давать себе тепло, проявлять к себе терпенье и таким образом стать способными культивировать тепло и терпенье. Природа этих положительных свойств такова, что они естественно заменят собой менее здоровые энергии.
Один из способов постараться культивировать любящую доброту – это думать о наших собственных хороших качествах. Я работал с людьми, которые говорили: «У меня нет хороших качеств, во мне нет ничего, что было бы прекрасным».
А я говорил им: «Несомненно, должна существовать какая-то помеха, из-за которой вы чувствуете себя столь нелюбимыми и недостойными любви».
– Да, это чувство действительно ужасно – не быть способным никого полюбить, даже самого себя, хоть немножко…
– Должно быть, многие люди чувствуют то же самое.
– Чувствовать нечто подобное ужасно. Они так одиноки, так отрезаны от всех.
И тут проявляется исходящее от них невероятное сострадание к условиям человеческой жизни. Они говорят о себе с такой любовью, потому что открыли возможность позаботиться о нелюбимом, что было прежде для них недостижимо. И вот теперь они признали, что кто-то находится в нужде; вышло так, что этот «кто-то» – они сами; теперь они могут направлять благожелательность своих мыслей на то место внутри себя, которое так хочет быть целостным. Именно так следует практиковать медитацию. Мы посылаем любовь этому существу, которое так лишено любви, а затем излучаем изнутри эту энергию всем существам повсюду.
В начале этой практики, когда я чувствовал, что вовлекаюсь в процесс, – сержусь, скажем, в споре с кем-нибудь, – я посылал собеседникам любящую доброту, надеясь, что это охладит их пыл; я также думал: «Как хорошо, что я медитирую!» Но я продолжал чувствовать гнев; это было мое страдание, которому мне нужно было противостоять. Так что я и был тем субъектом, который нуждался в любящей доброте. И я узнал, что мне необходимо сначала породить любовь к самому себе, а уж потом я мог бы открыться для другого. Посылать же любящую доброту другому человеку, на которого я сердился, было ловушкой «я», которое просто увеличивало разделение между нами. Я не оказывал им никакой помощи; и у моего действия был тонкий привкус превосходства и господствования. Но когда я смог расчистить в своем сердце место для самого себя, я сумел также принять свои гнев и разочарование, не ощущая с их стороны угрозы; я мог предоставить им пространство, чтобы они исчезли. Это также давало и другому возможность открыть пространство для освобождения себя от гнева. Чтобы послать любящую доброту другому человеку, мы сначала должны находиться внутри своего сердца.
Сила любящей доброты так велика, что когда мы сосредоточенно посылаем ее к другому человеку, такие люди часто могут испытать особое чувство, словно они находятся в этот миг в спокойном месте. Здесь действует ощутимая, хотя и тонкая энергия, и ее можно направлять сознательно; во многом она подобна той участливости, которая является главным началом целительства.
По мере того, как продолжается практика культивирования открытости сердца, мы начинаем ощущать поразительную силу этой любви. И мы видим, что со всеми нашими воображаемыми никчемностью и страхами, со всеми нашими сомнениями и желаниями, трудно все время быть любящими. Но еще труднее ими не быть.
18. Отпускание ада
Иногда мы сидим и медитируем безмятежно, в ясности и спокойствии. В другое же время нам очень долго кажется, что спокойствия никогда не будет, в уме словно много движения и много самоотождествления, мы как бы затеряны в пламени ума и склонны к тому, чтобы принимать это обстоятельство достаточно серьезно. Мы называем такие обстоятельства хорошей или плохой медитацией и, пожалуй, в то же время не признаем достоинств за «плохой», не признаем того очищения, которое продолжается, когда оказывается раскрыто блуждание ума, его возбуждение или беспокойство. Когда мы видим ум таким, каков он есть, это дает нам большую власть над его состоянием в данный момент. Говоря о «власти», мы имеем в виду способность не быть захваченными умом, способность освободиться; мы как бы обладаем силой, которая противодействует кармическому побуждению, заставившему его выйти на передний план, обладаем силой уравновешивания.
Когда говорят: «О, я действительно попадаю по ту сторону; мои занятия медитацией становятся такими прекрасными; это так чудесно, я могу просидеть весь день», – я думаю: «Они не во всей полноте чувствуют себя». Потерять себя в этих приятных небесных пространствах, в счастливых состояниях, приходящих с углублением сосредоточенности, в свете и мире, которые появляются с устойчивостью ума, – по-настоящему легко. В эти мгновенья ум обладает целительной силой, и мы чувствуем себя преотлично.
Но иногда условия не предоставляют нам много энергии для создания устойчивой сосредоточенности; отвлечения давят на ум и не дают возможности поддерживать сосредоточение или сохранять равновесие с энергией; или же осознавание не приобретает достаточного постоянства, чтобы дать нам возможность распознавать состояния ума, сохраняя при этом равновесие. Поэтому когда я слышу, что не каждое занятие бывает «сверхотличным», я чувствую только облегчение, потому что у медитирующего имеется возможность сидеть с неприятным хламом, имеется случай пронаблюдать ум, когда тому хочется находиться где-то в другом месте. Потому что это и есть тот ум, что создает карму. Именно этот ум, эта жажда ведут нас из тела в тело, от воплощения к воплощению. Это желание быть в другом месте, желание, чтобы вещи были иными.
Когда ум приятен и доставляет нам удовольствие, мы не видим этого страстного желания с отчетливостью. Мы можем даже и не заметить свою жажду просветления с такой ясностью, не обратить внимания на жажду высших состояний, на свои оковы, свое рабствование понятию свободы, страданию, внутренне присущим желанию, чтобы вещи стали какими-то иными, а не теми, каковы они есть.
Наши «неудачные шаги», наши адские переживания зачастую оказываются наиболее продуктивными, наиболее плодотворными. Когда мы сидим и чувствуем неудобство, когда из стороны в сторону по лбу ползает муха, и мы взбудоражены, а ум не в состоянии прийти в равновесие, хотя наша практика углубляется, – в этот момент нам кажется, будто мы не медитировали никогда в жизни. Если же тогда мы сможем расслабить тело и просто присутствовать, мы ясно увидим то напряжение, которое опять втягивает нас в дурной сон; и тогда мы сможем освободиться. Когда вы принимаете ад, это более не ад. Ад – это сопротивление. Страдание есть сопротивление тому, что есть, его неприятие.
Мы чувствуем многие формы этого ада, когда наблюдаем ум и тело. И именно здесь мы встречаем демонов своего нетерпенья, своей жадности, своего неведенья; демонов привязанности к представлению о том, что де есть некто, подлежащий просветлению; демонов нашей привязанности даже к знанию и ясности, которые после хорошего занятия медитацией затрудняют способность выносить сутолоку, шум и тяготы этой изменчивой жизни. Демоны – это не шум; демоны – это наше отвращение к шуму. Демоны – это не нетерпенье; демоны – это наша привязанность, наше отвращение, наше нетерпенье по отношению к своему нетерпенью.
Когда вы способны принять неудобство, такая способность позволяет вам установить равновесие ума. Подобная сдача, подобное освобождение от желания быть иным, нежели то, что мы есть в этот самый момент, – и есть то, что освобождает нас от ада. Когда мы видим в уме сопротивление, неподвижность, скуку, беспокойство… это и есть медитация. Часто мы думаем: «Я не в состоянии медитировать, я беспокоен… я не могу медитировать, я утомлен… я не могу медитировать, у меня на носу муха…» Это и есть медитация. Медитация не в том, чтобы исчезнуть в свете. Медитация – это видеть все то, что мы такое.